ОТСЕБЯТИНА

Я должна была умереть еще при рождении. Господь даровал мне жизнь. Родовая травма имела серьезные последствия. Врачи долго путались в диагнозах. В конце концов, остановились на ДЦП - коротко, зловеще, неумолимо.

Родителям предлагали от меня отказаться, отдать в НИИ – случай был нетипичный. Что должны были чувствовать они, молодые, красивые, очень хотевшие и так ждавшие этого ребенка?!

Мама и папа делали все, что было в их силах. Мало-помалу я выправилась, стала ходить.

Я выросла во дворе. Несмотря на то, что все движения мои были неправильны, порой хаотичны, к семи годам в таких детских забавах, как шнырять по помойкам, лазить по деревьям, перемахивать через забор, прыгать через скакалку, играть в ножички, гонять на самокате я ни в чем не уступала своим сверстникам. Сбегать в магазин за молоком или в булочную за хлебом для меня было сущим пустяком.

Бабушки

Бабушек у меня было много. В нашей дворовой аллейке стояли два городских диванчика. А напротив - по-деревенски на скорую руку сколоченная скамейка из одной доски. Здесь-то и ютились наши бабушки. Каждый выбирал себе место по вкусу. Кто-то пристраивался на диванчике, чтобы поуютнее расслабиться. Кто-то предпочитал простую скамейку, на которой можно сидеть как на табуреточке. Компания собиралась легкая, веселая, озорная. Нас, малолеток, всегда тянуло посидеть и послушать. Никто нас на аркане возле себя не держал. Бывало, заберешься с ногами на тот же диванчик, прижмешься к тете Даше или тете Паше и – пошло-поехало... Рассказывали о себе, делились с нами своим опытом, учили уму-разуму. Это были наши «университеты». Дадут мне два рубля, и вот каждая мне толкует, что ей в магазине купить надо: мне бутылку молока, мне бутылку ряженки, мне четвертушку ржаного хлеба и еще сто грамм колбаски… Все это сосчитай, в магазине расплатись, продукты принеси и каждой сдачу вынь да положь. Это моя математика - устный счёт.

Бабушка Матрёна жила на первом этаже. У нее на подоконнике стоял будильник, повернутый циферблатом во двор. Время от времени она говорила:

- Поди, доченька, посмотри, который час. Как бы не опоздать.

Все знали, что в пять часов в булочную привозят мягкий хлеб. Это была очень важная информация.

Но больше всех, да простят меня остальные, я любила бабушку Лену. Она была очень-очень старенькая, высокая, худая, совсем слепая. Во двор под руки ее выводили правнучки-близняшки. Бабушка Лена любила сидеть на диванчике с правого края. Правой рукой она опиралась на палку, как на подлокотник. Иногда она начинала рисовать палкой прямо на земле. И тогда, и сейчас это не укладывается в моей голове. Рисунки ее были поразительно точны, без единой помарки. Она могла нарисовать все, что ни попросишь. Что это было: память ли руки или феноменальная зрительная память? А может быть, это была просто сокровищница души. Бабушка Лена учила меня писать. Я старалась изо всех сил, повторяя ее движения, никогда не пытаясь обмануть. Она всегда говорила мне:

- Я чувствую, ты делаешь правильно.

Это чутье правильности чудесным образом передалось мне по наследству. Я могу не знать наверняка, но моя интуиция меня никогда не подводила.

Мой первый рыцарь

Ему было 10, мне 8. Мы познакомились зимой. В сугробе. Его бабушка жила в нашем подъезде, и он приехал к ней на каникулы. В ту зиму сугробы во дворе по краю газона выросли выше нашего роста. Зайдя с тыла, Алеша рыл вход в «катакомбы». Я стояла и смотрела, как он мастерски орудовал своей деревянной лопаточкой. Впоследствии я не раз подмечала это его, по-видимому, природное качество: за что бы он ни брался, он все делал как-то очень профессионально, без суеты и лишних движений. Заметив меня, Алеша повернул голову в мою сторону и деловито произнес:

- Там у подъезда короб, видишь? Тащи сюда.

Короб был небольшой и прочный.

- Я буду собирать в него снег, а тебе придется оттаскивать и высыпать. Справишься?

Я пожала плечами. И работа закипела.

В тот день он так и не узнал моего имени.

Иногда мне казалось, что он знает решительно все. Мама говорила: «Не умеешь - не берись».

Алеша: «Ты попробуй, и у тебя обязательно получится».

Так и повелось. Путем проб и ошибок мы до всего доходили своим умом.

Алеша посадил меня верхом на санки. На ногах у меня были коньки. Они скользили по льду рядом с полозьями санок. Алеша, разогнавшись, присел на корточки и, сделав рывок вверх, скомандовал: «Вставай». От неожиданности я встала, почти синхронно его движениям. Он резко выдернул санки и радостно закричал: «Догоняй!».

И … У меня получилось!

Однажды мы поссорились. Алеша показал мне, как надо правильно держать лыжные палки. Я долго упрямилась. Я вообще не заправляла руки в ремни. Я часто падала, и при падении ремни только мешали.

- Ну и как знаешь, - обиделся Алеша. Он медленно заправил руки в ремни палок, оттолкнулся и заскользил по лыжне…

Оказалось, что этот правильный, такой надежный захват помогает мне лучше удерживать равновесие. Я перестала падать.

Это не шло ни в какие ворота.

Лето я провела в Малаховке, в школьном лагере. Бабушке Алеши дали квартиру в новом районе. Больше мы с Алешей не виделись.

На следующую зиму ботинки с коньками, доставшиеся мне по наследству от двоюродных братьев, стали мне маловаты. С лыжами с тех пор я практически не расставалась.

Дворник

Летом наш двор всегда утопал в цветах. Ухоженные газоны. Побеленные деревья. Качели. Карусели. «Гигантские шаги». Футбольное поле, которое зимой неизменно превращалось в каток. На детской площадке, на том самом месте, где летом красовалась самая богатая и пышная клумба, зимой наш дворник наихитрейшим образом устанавливал высоченную деревянную горку, очень удобную и красивую. В морозную ночь, заливая горку, дворник носил воду ведрами из ближайшего подъезда. Каждый раз, вскарабкиваясь по ступенькам на верхнюю площадку, он осторожно поливал деревянный скат. Это было своего рода искусство. Ледяная дорожка получалась длинной-предлинной, а верхняя площадка, перила и ступеньки были всегда идеально чистыми.

Рядом, в песочнице, под самый Новый год вырастала трехметровая лесная красавица, пушистая, пахучая. Елку наш дворник всякий раз добывал по каким-то своим, одному ему известным каналам. Несколько вечеров мы допоздна просиживали в Красном уголке. Вырезали снежинки, клеили флажки, складывали гирлянды, делали фонарики, лепили из пластилина всякую всячину, обваливая поделки в толченом стекле от разбитых елочных игрушек. И хотя наши украшения были неказисты, елка всегда выходила на славу. Особым достижением считалось самому забраться на стремянку и повыше пристроить свою работу.

Когда все было закончено, наш замечательный дворник, не старый – не молодой, всегда подтянутый, щурясь от удовольствия, сжимал кулаки, крепко прижимая руки к груди, топотал ногами, как старикашка, затем вдруг раскидывал свои ручищи как можно шире и нарочито ворчливо скрипел: «Ух, я вас сейчас как всех расцелую…» И мы с радостью отдавались в его объятия.

Так его и звали: Явас. Казалось, никто уже и не помнил его настоящего имени. Доходило до курьеза. В какой-нибудь экстремальной ситуации из подъезда, в котором находился Красный уголок, вылетал управдом. С выпученными глазами, метаясь из стороны в сторону, он громовым голосом орал: «Явас! Явас!»

- Милок, что ты так раскричался, - раздавался с детской площадки голос какой-нибудь старушки, - он с пацанами в футбол играет.

- Какой счет? - деловито спрашивал домоуправ.

- Да почем я знаю, - отвечала старушка.

Найдя глазами первого попавшегося мальчишку, правой рукой растирая свою грудь, домоуправ умоляющим голосом говорил:

- Малец, давай его сейчас же ко мне. Не то я его в порошок сотру.

Иван, так звали дворника, умер в больнице. От рака.

В те годы взрослые умели хранить страшные тайны. Паспорт я получала уже по новому месту жительства. О смерти Ивана я узнала много позже, когда судьба волей случая снова забросила меня в родные края.

Смятение

При поступлении в первый класс 1 сентября в ожидании начала общей торжественной линейки я впервые в жизни увидела многочисленное скопление больных детей. Все они были такие разные. Кто смеялся, кто плакал. Вокруг озабоченные папы, мамы, бабушки, дедушки, учителя, воспитатели. И цветы, цветы – море цветов. На мгновение я уткнулась носом в мамино платье. Родители совсем растерялись. Они считали, что я не из робкого десятка. В этот момент к нам подошла учительница, моя первая учительница. Она взяла меня за руку и стала говорить, наверное, самые нужные в эту минуту слова. Заплакать я не успела.

Потом все пошло своим чередом. Я быстро втянулась в общий ход событий. Это была первая в Москве, совсем недавно открывшаяся школа для детей с последствиями детского церебрального паралича. Прекрасная школа. Но то минутное смятение оставило глубокий след в моей душе – так началась сознательная жизнь еще одной ДЦП-ешки. Учителя говорили про меня, что я способная, но ленивая. Во всем виновата моя память. Мне было все интересно. Я схватывала на лету. И поэтому училась как бы между прочим.